Немного в тему предыдущего поста: почему я не сочувствую и почему у меня сложно вызвать жалость.
В детстве меня покусал не только бешеный гринписовец, но и Дарвин. С тех пор у меня атрофировалась или почти атрофировалась жалость к слабым. Не могу сказать, что я вообще не жалею котяток, но я определенно не жалею их больше, чем остальных попавших в беду животных. Но на животных мое милосердие распространяется безусловно, а вот с людьми дело обстоит хуже.
Меня трудно, почти невозможно развести на жалость. Во-первых, потому, что жалеть обычно принято слабых, а у меня со слабыми как-то не сложилось. А во-вторых, я обычно замечаю попытки пробудить во мне какие-либо чувства, и ничего, кроме раздражения, они не вызывают.
Однако на самом деле я очень жалостливый человек. Иногда я настолько жалею жертву, что хочу оказаться на ее месте: испытать боль пострадавшего мне кажется легче, нежели наблюдать ее. Однако почти всегда это жертвенное сочувствие направлено на тех, кого я считаю объективно сильнее себя.
И тут у меня в голове закрутились колесики: возможно, моя жалость к сильным и отсутствие жалости к слабым вызваны эволюционным прагматизмом. Я готова принести себя в жертву, чтобы жили те, кто сильнее меня, но не готова поступаться своими интересами ради тех, кто слабее. Таким образом, даже такое высокодуховное чувство, как сострадание, направлено у меня скорее по-эволюционному, чем по-христиански.
Не знаю, какой из этого следует вывод. Наверное, прикольный я котан.