На двадцатый свой день рождения молодой человек получает в подарок гудение в голове, упаковку тяжелых мыслей и нервный срыв в аккуратном конвертике от сестры.
читать дальшеМать умилённо вздыхает: первый невроз, сынок-то у нас подрос. "Усы бы смотрелись лучше" -- отец острит, отцу подарили артрит на юбилей друзья в позапрошлом году, с тех пор он живёт в аду, с гордостью носит подарок: вечно от боли хмур. Работает на дому, сто метров пройдёт куда-то -- полчаса посидит.
Страх купили в кредит: нужная вещь, у соседей такой много лет уже, едва помещается в гараже (достался им, кстати, от предков в сорок втором: поношенное добро).
Возвращаемся к имениннику. Тот ликует: полный комплект настоящего взрослого: газовый пистолет, три неудачных романа, стопка скидочных карт, уверенная манера, взятая напрокат, красный бланк в драгоценных минусах (в этот раз повезло), в смс-архиве дюжина важных слов, а теперь и невроз. Завидуя сам себе, именинник идёт к терапевту. В среду, в обед.
Семейство копит на смерть, откладывают с зарплат, не ездят к тёплому морю, не едят шоколад. Всё на общее дело, по копеечке, день за днём: ничего -- соберём, и тогда-то уж отдохнём.
Есть люди-светлячки, С которыми светло. Которые горят, Не требуя награды. И если в жизни вам С такими повезло, Храните их. Они Ценней любого клада.
Их негасимый свет Согреет в холода И в самый темный час Укажет вам дорогу. Дарите им в ответ, Хотя бы иногда Хоть искорку тепла. Таких людей немного.
Храните их сердца – Доверчивый хрусталь. Нежнее и добрей Вам не найти на свете. У них особый дар – Развеивать печаль. Но, отдавая свет, Они лишь ярче светят.
И в радости они Счастливей всех других. А в горе - всех других Несчастнее, быть может. Не обижайте их. И не бросайте их. И не меняйте их На бабочек и мошек.
Благословенный, безбожный, жестокий, нелепый, Гнущийся, словно тростник, никогда не ломаясь... Больше весны я люблю твое вечное лето - Лето, когда песни к солнцу не раз поднимались.
Злой, по-язычески страшный, по-летнему теплый, Недосягаемый даже с кратчайшей дороги, Нас разделяют не двери, не рамы, не стекла. Нас разделяют, увы, времена и эпохи.
Голос твой, верно, смолкал постепенно и тяжко, Душу твою распинала пришедшая вера. Землю твою растащили под многоэтажки... Помнится, я ни над чем так еще не ревела.
Вскоре сменилось тепло обжигающим жаром, Люди и боги ушли одинаково в небыль. Если б я сердце твое на ладони держала, То отпустила его не иначе как в небо.
Спи - я желаю тебе тишины и покоя. Годы твои миновали - и славными были... Спи, не гляди, что с землей сотворили такое, - Или, боюсь, ты проснешься и встанешь из пыли.
А вот так изобразили ханаанейских воинов в одной христианской передаче о Законе Божьем. Насколько правдиво - не знаю, но красиво, жутковато, атмосферно, я бы даже сказала. Пускай тут полежит
Посвящается Лиске Ушастой, Тэссэ двадцать первого века. Пусть у тебя все будет хорошо, моя славная. Плохо я сама приду сделаю.
Как о бронзу бронза, медь о медь скрежещет, Как, скользя, уходит почва из-под ног... Я возьму в супруги лучшую из женщин, Я рассвет кровавый выпью как вино.
Я сровняю горы с твердью земляною, Я пожаром страшным высушу моря. Я обрушу ливень темною стеною: Обернись, ты видишь - города горят.
Я сильнее первых, я царей сильнее, Власти мне достанет мир попрать ногой. В сердце полыхает и в глазах темнеет - Не залить всем рекам мира мой огонь.
Я домашней кошкой, тянущейся к ласке, Лбом уткнусь в колени, губы искусав. Мне не нужно Тира, Ларсы и Дамаска, - Только ты да пальцы в пыльных волосах.
Обо мне навряд ли люди сложат гимны, Обо мне заплачет разве что Синай. Лучшая из женщин, если я погибну, Ты меня хотя бы мельком вспоминай.
"И вот я вижу Этот взгляд. За сколько лет Продашь ты душу?.." JAM
… И он явился… Так изящно-дик, Как с бала – на корабль. Как личный финиш. Не обольщайся! Рожек не увидишь! Лицо… всего лишь, а не адский лик…
«Ты звал меня. Так призывают гром И бедствия, петлю на чью-то шею. Я думаю, ты знал, что я умею, Когда кричал заклятья над костром. Ты цену знаешь. Слушаю тебя!»
Он сел напротив. Догорал костёр, Гремело эхо у далёких гор, Плясали тени, немо гимн трубя…
читать дальше«Я цену знаю. Холодно внутри. Но мне, ты знаешь, ничего не надо! Я не боюсь ни рая и ни ада. Я звал тебя… Да. Душу забери!»
Немой вопрос в изогнутых бровях, Качнулся плащ. Рука скользнула к ножнам…
«Ну что ты, мальчик! Это невозможно! Такого не бывает! Ни во снах, Ни в бреднях люди так не поступают! Бывает всё. Меня пленяют, жгут, Грозят крестами и в лицо плюют, Но душу просто так не отдают! Я души просто так не забираю!»
… Молчание повисло, как топор В руке дрожащей юного убийцы…
«Не надо ничего!» «Так не годится!» «Ты душу забери!» «А договор?!»
… Молчание… Рассвет ласкает тьму, Погас костёр и пепел в ветре вьётся…
«О нет, душа моя не продаётся! Но просто… жизнь моя темней колодца! О, забери! О, пусть она уймётся! Покоя…» «Быть по слову твоему… Покоя… Это участь Мастеров И Маргарит. Чем заслужил покой ты?»
«Не нужно ничего! Ну, вот я, вот он! Я не тщеславен, я на всё готов! Бери что хочешь, только забери, Я знаю: во сто крат бездушным легче, Их золото утешит, хмель излечит, Им всё равно, хоть пламенем гори! О, забери! Не спрашивай, не брезгуй! О большем не прошу… Избавь! Избавь… Смотри, насколько зла моя судьба! Душа моя и так почти исчезла, Так забери!» И снова – тишина, И тают тени – дымные завесы, И рвётся ночь с неслышным пьяным треском… … Вздохнул… Качнулся… «Да уж, времена…» И встал… Заметно: волосы седы И чёрен плащ. А может, это крылья?
«Вы, люди, столько лет себя травили, Теперь орёте: лучше, мол, в аду! И не зови! Я больше не приду. Тебя гнилою нитью, видно, шили! Иди назад! Ищи свои следы!»
Сегодня во сне я видела ужас. Нет, не так: сегодня я видела УЖАС как он есть. А начиналось все более чем сказочно - с того, что родители подарили мне книгу, исторический роман, действие которого, судя по аннотации, происходило в Аркаиме, древнем индоевропейском городе, построенном в V тысячелетии до нашей эры в Средней Азии. Едва пережив вручение остальных подарков (похоже, у меня был день рождения) и завтрак, я бросилась к заветной книге... и с первых же строк почувствовала неладное. =_= Ко второй странице сомнения мои переросли в ужасающую уверенность: действие и в самом деле происходило в Аркаиме, но в нашем времени на развалинах древнего города, раскапываемых таджиками под руководством солидного дядечки с залысинами, противным лицом и большим пузом.
С воплями: "ААААА, НЕЕЕЕЕТ, ГДЕ МОИ ИНДОЕВРОПЕЙЦЫ!!!" я бегала за мамой и бабушкой, которые, оказывается, таким оригинальным подарком хотели меня потроллить.
Проснулась я в четыре часа ночи с бешено колотящимся сердцем и мыслью: "Хорошо, что это всего лишь сон". Но вот позвонят мне мама и бабушка на выходных - и как я буду с ними разговаривать, если знаю, что они, пусть даже в моих снах, способны на такую подлость.
Кстати, в дополнение ко всему вышесказанному: если таки соберетесь советовать или дарить мне исторический роман, то убедитесь прежде, что он действительно исторический (это когда основное действие происходит в прошлом), а не повествующий о буднях бравых таджикских археологов.
Котик слегка под наркотой впечатлением от песни, поэтому сейчас будет стих на тему. Или, если можно так выразиться, на атмосферу.
А когда она пела, казалось, мгновения тянут, Не спеша пролетать и стремясь задержаться подольше. И смягчался потомок суровых сынов Мадиана, И, притихший, глядел в глубь себя, словно в водную толщу.
И казалось, что город застыл, многолюдный, неспящий. И что слушают стены, и улицы тоже не дышат, И что речь прерывает седеющий старый рассказчик, И, прижавшись затылком к стене, замирает Ладише.
И смиряются мужество, сила, злопамятство, ревность, Смотрит Йарна пустыми и полными боли глазами... ... а заря золотая змеей на плечах ее грелась. И лучи цвета меди из прядей ее выползали.
Головою хотелось склониться - да ей на колени И заснуть под тягучую песню о небе и доме. Поселялось в груди позабытое чувство томленья, И прикусывал губы в смятеньи вожак Халиноми.
Теребил загрубевшими пальцами черную косу, И не знал, как сказать, - да она и в словах не нуждалась. Бился ум над единственным неразрешимым вопросом. Тяжким камнем ложилась на грудь годовая усталость.
И, дыша через раз, знал, чего потерять не успел он, И глядел, как заря золотая ее обнимает. А носящая имя реки улыбалась и пела, И молчал Мегиддо, в тишине этой песне внимая.
Стихотворение само куда длиннее, но, да простит меня Тэльфар, я выложила только половину, ибо эта самая половина больше остального легла мне на душу. Все стихотворение, если будет такое желание, можно прочитать по ссылке внизу ^^
Я пойду по холмам, по холмам - Подымать забытое племя... Пангур Бан
Где народы ушедшие спят, не проложены тропы. И ни зверь не идет, и ни птица там не пролетает. А добраться туда и во сне не пытайся, не пробуй - Ни один не дошел до закрытой туманами дали.
Ни один не дошел - и неведомо, что с ними стало. Кто в пути испугался, кто в том же пути передумал. От одних избавлялась чудовищ свирепая стая, А другие тонули в болотах, сырых и угрюмых.
Где народы ушедшие спят, не колышутся травы И не плещет река, чтоб покоя их не потревожить. Кто идет туда, должен сперва доказать свое право, И, сын мой, от тебя будут требовать ровно того же.
Может, спросишь: как дать им понять, что ты прав и достоин? Я скажу: ты иди на поклон. Любопытство же - пусто. Где народы ушедшие спят, не расскажет историк. Но тебя, как историка, мнится мне, стражи пропустят.
А придешь где никто до тебя не ходил - то послушай, Оглядись, поклонись до земли людям, спящим под нею. Как бы ты ни дрожал за свои тело, разум и душу, Помни, что б ни привиделось, помни: им было труднее.
Уходить навсегда - из истории, памяти, жизни - И ложиться под твердь, одеяло ее земляное. Поклонись - и спроси. И вопрос без ответа повиснет. А потом - уходи. Дай мне руку и следуй за мною.
Хочешь знать, что же дальше? Худые мальчишечьи кисти По-девчоночьи робко и зябко обхватят колени. Где народы ушедшие спали, зашепчутся листья И застонет земля, отпуская забытое племя.
Я не люблю неисправимости. Даже не то чтобы не люблю - не верю. Нет такой ошибки, которую нельзя было бы исправить, греха, который нельзя искупить, беззакония, которое нельзя смыть. Другое дело, сколько сил, слез, испытаний для этого понадобится - но главное, что это можно сделать. Что никогда не поздно сказать: "Прости меня", не поздно вернуться и начать все сначала, пусть даже для этого придется пройти довольно болезненное очищение... А эта песня как раз о неисправимости. О том, что раньше надо было думать, а сейчас прости, друг мой, от тебя ничего уже не зависит. Но я все равно люблю ее, потому что - и я в этом убеждена - у ее героя, в конце концов, все будет хорошо. Если он раскаивается, если желает искупить свою вину - тогда точно все будет хорошо. Небеса не могут не прислушаться.
По тексту понятно, что песня, скорее всего, о Кавказе, но для меня она - о доме. И даже не о том, который остался в Гомеле, а о том, путь к которому долог и далек, как на горную вершину. О доме, в котором я смогу надеть сандалии и простое платье, подойти к краю обрыва и, чувствуя, как в лицо дует прохладный ветер, обозреть простирающуюся передо мной и подо мной землю и сказать: "Я родилась здесь".
Мое детство прошло в Гомеле, и Москву в девяностых-двухтысячных годах я видела редко. Но почему-то мне кажется, что в те годы, когда мое поколение было еще детьми, у города была другая душа, более чистая, более радужная, менее озабоченная. В песне - тоска по этой чистоте, ушедшей вместе с детством, по искренности и теплу. Горькая правда о том, во что город превратился теперь. Я, наверное, не смогу оценить правдивость этих слов, потому что в Москве первый раз была уже во времена "теперь", но мне почему-то кажется, что все сказанное - правда. И от этого уже даже не грустно.
Это авторская программа историка и писателя А.В. Гудзь-Маркова, посвященная индоевропейской истории и мифологии. С некоторыми вещами я бы... ну, не поспорила, конечно, кто я такая, чтобы спорить, просто не стала бы так уверенно утверждать, например, я слышала три даты прихода индоевропейцев, носителей ямной культуры, на берега Днепра и Дуная и вытеснения ими трипольцев, и все даты различались не по десяткам даже, а по сотням лет. Но в целом мне понравилось, как он рассказывает. Не то чтобы я заходилась от восторга и слушала из-под стола, но все достаточно толково и по делу.
Тут три передачи из четырех. Первые две рассказывают собственно об индоевропейской истории Евразии с пятого по первое тысячелетия до нашей эры, а третья посвящена индоевропейской мифологии и построена на анализе мифологий различных народов и нахождении общих персонажей и сюжетов.
Yulita_Ran подала мне тут идею для одного опроса. Ребят, я догадываюсь, что не одна такая, поэтому хочу вас спросить: какая историческая эпоха (можно указать и страну/регион, если это принципиально) нравится вам больше остальных? И почему? Я понимаю, что некоторые не могут сходу объяснить, ведь бывает так - нравится и все - но попробуйте, если такое дело, хотя бы пару слов сказать, мне интересно ^^
Для Sannur в рамках флэшмоба. Получилось в виде небольшого рассказа ^^
Сколько себя помню, я всегда бежал. Сначала - из спальни в зал на своих четверых, мама всегда делала вид, что пугается, когда я неожиданно появлялся у ее дивана и делал смелые попытки на него влезть. Позже, когда я встал на две ноги, то побежал от дома к детскому саду - мама вела меня под руку, одновременно переговариваясь с кем-то по сотовому. Очень часто она спешила, ведь нужно было успеть на работу - тогда я бежал еще быстрее. Вечером - из детского сада домой, опять же, под руку с мамой. Казалось, спешить нам было некуда, но, как я очень скоро понял, только казалось.
Потом я бежал из дома в школу, сам уже, большой, взрослый. Из школы - в волейбольную секцию, из секции - домой, нужно было успеть сделать уроки до завтра. И ведь успевал - серебряная медаль тому подтверждением, жаль, не золотая, ну, да звезд с неба я никогда не хватал, поэтому не особенно расстроился. Мама, правда, заявила, что ожидала от меня большего, но ее упрек забылся тем же летом, когда я поступил на переводчика в МГУ. С тех пор я бежал уже в университет, на отдых и безделье времени оставалось мало, я едва успевал делать задания и спать и переутомился бы очень быстро, если бы не было короткой еженедельной передышки в этом марафоне - воскресенья, в которое я отсыпался за предыдущие семь дней, пробуждаясь с ощущением, что я остановился, что могу не успеть, что нужно снова бежать...
... куда? От кого? На эти вопросы я не мог тогда ответить, некогда было отвечать. Я так и не понял, кто преследовал меня, заставляя участвовать в бешеной жизненной гонке, не давал себе сделать привал и оглянуться назад, чтобы посмотреть на своего преследователя. Но он был там, позади меня, я знал точно. Если бы я остановился... мне неизвестно, что именно случилось бы тогда, но определенно что-то ужасное.
Поэтому я бежал.
читать дальшеВыпустившись из университета, я получил работу в банке - делал специализированные юридические и финансовые переводы и, как мне казалось, неплохо справлялся со своими обязанностями. Похоже, так казалось и моему начальству, потому что со временем мне начали повышать зарплату, а там, вероятно, недалеко было и до продвижения по службе. С тех пор каждый день я бежал на работу.
В тридцать лет я женился. Ее звали Света, у нее было лицо стервы и тело шлюхи, и, признаться, я клюнул на тело. Через два года у нас родился сын, Артем, жена ушла в декрет, а я все так же бежал на работу по утрам, с работы - за сигаретами, благо, ближайший супермаркет был через дорогу. Курить в квартире, даже на балконе, жена больше не разрешала - ребенок все-таки. Может быть, поэтому я и перестал торопиться домой... Я останавливался. Каждый день я останавливался, чтобы выкурить пару сигарет на крыльце супермаркета, но больше двадцати минут никогда не мог там стоять. Потому что невидимый преследователь начинал настигать меня. Когда я чувствовал на спине его немигающий остановившийся взгляд, я нервно выбрасывал недокуренную сигарету в ближайшую урну и едва ли не бегом бросался с крыльца в метро, чтобы через полчаса очутиться дома.
... Это случилось через двадцать лет после рождения Артема. Сын учился в Оксфорде - гордость семьи, со Светой мы уже пять лет были в разводе и созванивались раз в месяц, чтобы рассказать друг другу немногочисленные новости да поинтересоваться здоровьем... В тот день Света позвонила мне рано утром, голос ее дрожал. Едва я услышал ее плачущее, испуганное "Игорь..." - мне стало не по себе. Ладони вспотели и волосы встали дыбом, но я придал голосу бодрой уверенности и спросил как ни в чем не бывало:
- Что-то случилось? Как у тебя дела?
- Артема сбила машина... - проговорила она не своим голосом.
Повисла тишина, но всего лишь на мгновение. А потом я почувствовал удушающую боль в груди...
... Когда я очнулся, у меня болели ребра и ключицы, ныла грудь в том месте, где должно находиться сердце. Первым, что я увидел, был странный костлявый конь непонятного цвета - если бы такие лошади существовали в природе, я назвал бы его серо-голубоватым, неприятного такого окраса. На коне сидел седой, но еще не старый человек в плаще, с короткой бородой и спокойными водянисто-синими глазами. "Дед Мороз", - не к месту подумал я, разглядывая незнакомца.
- Ну, здравствуй, Игорь Витальевич, - произнес он беззлобно, оглядывая меня в ответ.
- Откуда вы знаете, как меня зовут?
- У тебя на столе бейдж лежал.
Незнакомец не проявлял особенного уважения ко мне, но почему-то это показалось естественным, как то, что воздух после дождя пахнет озоном, поэтому я даже не возмутился. Были куда более насущные вопросы.
- А... а что со мной произошло? Кто вы... и где я вообще нахожусь... мой сын...
- Твой сын только что перенес операцию, но, уверяю тебя, он поправится, не пройдет и двух месяцев. Совершенно не стоило доводить себя до сердечного приступа из-за слов жены, но что уж поделаешь... пятьдесят два года - не такая уж короткая жизнь, многим отмерялось куда меньше.
- Я что... я умру?
- Ты уже умер, - скучным голосом произнес седоволосый. - Как и большинство твоих современников - на бегу. Может быть, поэтому тебе и кажется, что полувека мало для жизни. Не понимаю я вас все-таки, - хмыкнул он, вглядываясь в меня, будто пытаясь отыскать в моем посеревшем лице ответ на свой вопрос: - Куда вы бежите? Кто вас преследует? И ладно бы к цели какой бежали, так ведь куда угодно - лишь бы не стоять. Ты даже не миллионный такой, а я все не могу понять, кто же за вами гонится...
Он говорил какую-то белиберду, но я понимал его, и он видел, что я понимаю.
- А знаешь, Игорь Витальевич, - задумчиво произнес седоволосый, - уже семнадцать. Ты лежишь бездыханным почти полдня, когда давно должен быть на работе и потеть над очередным переводом. Ты остановился - и скоро преследователь тебя догонит, этого ведь ты боишься.
Он тронул поводья, и конь отступил в сторону, открывая моему взгляду белесое марево, из которого тут и там выглядывали кособокие черные кресты... Мы что, на кладбище? Но мысль эта не успела оформиться в моем мозгу, потому что безглазым лицом глядела на меня белая пелена тумана, из которой вот-вот должен был появиться тот, кто преследовал меня всю жизнь, заставляя бежать и бежать в бесконечной гонке непонятно за чем. Я сжался, инстинктивно пытаясь защититься руками от белесой дымки, которую очень скоро разрежет взгляд ужасного существа, от которого бежал я, бежали многие до меня, и со мной, и после меня бежать будут...
Прошла минута.
Две.
Пять.
Было тихо, только костлявый конь всхрапывал время от времени. Наконец, седоволосый снова тронул поводья и встал опять передо мной.
- Видишь, Игорь Витальевич, никого там нет, в этой пустоте. Я понимаю, если бы за тобой гнался, скажем, гнедой... ну, или рыжий, он, пожалуй, опаснее будет, но тебя не преследовала даже паршивая собака. - Он усмехнулся. - Выдыхай, бобер. Выдыхай.
И я выдохнул. Впервые в жизни выдохнул по-настоящему, расслабленно прислонившись затылком к отсыревшему деревянному кресту. Меня никто не преследовал. Мне некуда было спешить. Там, в белой мгле, никто не караулил... Наконец-то, я могу остановиться...
В свое время я обещала денежное вознаграждение тому, кто найдет эту книгу на просторах Интернета. Это была первая половина 2010 года, и книга только вышла, но пара моих подруг, объединив усилия, таки нашли ее и получили от меня огромное количество пушистых котов.
В те времена я очень любила змей вообще и василисков в частности (как ни странно, началась эта любовь с "Тайной комнаты" Джоанны Роулинг), поэтому, увидев заглавие и обложку, решила, что книга будет у меня в течение месяца, неважно каким образом.
По-моему, это было единственное произведение, ради которого я встала в шесть утра и перлась, едва продрав глаза, к компьютеру (нетбука тогда не было). Конечно, с высоты нынешнего опыта я понимаю, что это не больше и не меньше, чем хороший любовный роман с примесью мистики и фольклора (люблю книги Корсаковой, в первую очередь, за фольклорно-мифологические мотивы) да сюжетной линией ужастика. Ну, право же, это признак любого уважающего себя фильма ужасов: огромное мрачное поместье где-то за городом, несколько совершенно разных, друг с другом мало знакомых людей, чудовище на озерном дне и проклятие, которое его пробуждает. Смерти одна за другой - бескровные, но оттого не менее трагичные. И не сбежать от проклятого озера, не вырваться из поместья, и сама вода становится опасна, потому что поступает из тех же самых источников, что озеро питают...
Но в сотый раз задаю себе риторический вопрос: когда я научусь читать ужастики как ужастики, а не как мелодрамы, детективы, комедии, боевики и "ах, какой красавец!" Последнее относится к Василиску как к самому адекватному персонажу повести. Среди одержимых жаждой богатства, секса и просто сытой жизни людей он единственный стоит выше них, слишком древний, слишком не-человечный, чтобы быть добрым или злым. У него тоже своя вполне прозаичная цель, и все же в нем не видно желания достичь этой цели любой ценой. Он хочет Алевтину в жены - и он любит ее, он защищает ее, он не желает, чтобы ее приводили силой... и не его вина, что девушка сжимается от страха при каждом проявлении этой любви.
В общем, как вы уже поняли, читала я в тот далекий уже год преимущественно ради Василиска - и не прогадала. Целую неделю потом ходила как в воду опущенная, все туда хотела, на место его суженой, чтобы показать этой капризной Настасье или тупой курице Алевтине, как нужно благодарить за любовь, пусть не совсем человеческую, но искреннюю.
Даже стихотворение написала по мотивам, а я редко, очень редко пишу "по мотивам" каких-либо художественных произведений.
Этот рассказ, возможно, и наивный, но очень правдивый, как по мне. Это история о людях, что рождаются с мертвыми душами и не живут ни мига - двигаются, ходят, звонят кому-то, едят и пьют, учатся и работают - но жизни в их трепыханиях ни на грош, мертвечина... Воистину Дьявол не хуже них, а зачастую и лучше, потому что он еще хотя бы жив...
День 55: Отрывок из книги, который Вас задел. Это не отрывок, а рассказ, но Лузина обалденно писала книги на эту тему, так что можно считать отрывком. читать дальшеДьявол любил ходить в церковь. Он любил сиротски белые стены маленьких провинциальных церквушек, похожих на кладовки с наивной бутафорской утварью, и величественную сиреневую пыль собора Парижской Богоматери, непробиваемую лепную броню остроконечных католических костелов и хмурый загробный мрак кремлевских церквей, уткнувшихся упитанными маковками в рыхлое московское небо. Он любил ходить туда в будни и в праздники. Он ходил не из чувства долга, он любил... Но больше всего Дьявол любил Киевскую Лавру. Здесь, почему-то только здесь, переступая тяжелые ворота, он всей своей кожей ощущал, что воздух пропитан дыханием его Учителя. И этот воздух был сладок, как в детстве. И в золоте куполов, словно в зеркальной пудренице кокотки, отражалась лучезарность Его улыбки. Такой утешной, светлой и всепрощающей, вопреки всякой логике во веки веков прощающей людям все. Но главное -- небо. Нигде в мире Дьявол не видел, чтобы голубые глаза Учителя были так близко. Так, словно он стоял перед тобой и улыбался тебе своим прозрачным, солнечным взглядом. Этим взглядом, -- Дьявол всегда чувствовал это так явственно, что от желания у него сводило губы, -- можно было утолить любую жажду, умыться и смыть с себя весь пепел и прах этого мира. Дьявол давно уже не видел Учителя. Если бы он пришел к нему, Учитель конечно же принял бы его. Но никогда не стал бы смотреть на него так, как он глядел с небес на своих возлюбленных предателей и ублюдков. Никогда. Никогда. Никогда. Особенно теперь. У Дьявола была депрессия. Победа не принесла ему удовлетворения. Стало скучно. Последние годы Дьявол бездельничал. Ему больше нечего было делать. Кочуя по миру, он лишь угрюмо наблюдал, как люди культивируют в себе его черты и тоскливо констатировал, что герой нынешнего времени в точности списан с него. Этот герой был горд и честолюбив, умен и ловок, циничен, загадочен, демоничен, талантлив, красив и сексуален. У него был жесткий острый взгляд. Он обладал грацией, живучестью и мертвой хваткой кошки. Соблазнял всех женщин, которые попадались ему под руку, стремился к богатству и власти, и достигал того и другого любой ценой. В общем, кумир ХХI века был в точности таким, каким позабытый богослов Ириней впервые описал его, Дьявола, еще в ХI веке нашей эры. Но нынешние люди не читали старых богословов. У них были свои романы и фильмы. И эти сюжеты сводили Дьявола с ума. Он, Дьявол, стал одним из самых любимых персонажей. Ему приписывали чувство справедливости, право на высшую кару и правду последней инстанции. Его описывали лучшие писатели. Его играли лучшие актеры. Образ Князя Тьмы был загадочен, демоничен, сексуален, циничен и чертовски обаятелен. Создатели фильмов и книг не сильно стремились сжить врага рода человеческого с лица земли. Его любовно трепали по загривку, приговаривая: «Ах ты, старый проказник, наш милый мерзкий шалунишка!». Человечество самозабвенно строило Дьяволу глазки. Дьявол презирал людей, но ничего не мог поделать с ними, ибо они разделяли его точку зрения. Они ценили в себе только его качества и ни в грош не ставили тех, кто ими не обладал. Дьявол стал их идеалом. Но он не разделял их идеалы. И ему не оставалось ничего, кроме как уйти на пенсию. Ведь невозможно причинить зло тому, кто уже причинил его себе сам. Амен.
Часы на Крещатике пробили три часа дня и пропели: «Як тебе не любити, Києве, мій...». Дьявол придерживался того же мнения. Киев был самым подходящим городом для Дьявола на пенсии. Весь он, до самых краев, был заполнен мутным, бездушным вакуумом медлительного бесчувствия. Его жители напоминали рыбок в аквариуме. Их неспешные, бессмысленные поступки успокаивали нервы. Прислонившись к стене, Дьявол долго глядел на толпу. По тротуарам Крещатика ветер гнал мимо него листопад убогих страстей и желаний. Листопад душ... И все они были одинаково блеклыми и немощными. Бесконечный людской поток размеренно шел мимо. Шаркали подошвы, стучали каблучки. Обрывки пустых слов тут же таяли без следа. Их глаза и лица были также пусты, как их души. Пусто. Пусто. Пусто. Дьявол долго пытался подобрать синоним. Но не смог. «Пустота, ведь это же -- ничего», -- подумал он. «На земле больше нет жизни. Остались дома, тела, троллейбусы. И ни одной живой души. Все они -- мертвые...» «...Нет. Мертворожденные. Ведь для того, чтобы умереть, нужно хоть мгновение быть живым...» Он видел заживо сгнившие зародыши их душ, покрытые коричневой вонючей плесенью. Их души воняли равнодушием. Город смердел равнодушием до самых звезд. Люди ходили по трупам, даже не замечая этого. Посреди Крещатика лежал человек. У него был инфаркт. Он умирал. Но люди предпочитали думать, что он пьян. Им было удобней думать так. Они шли мимо и спешно, брезгливо давили вспыхивающие в их душах искры человеколюбия, словно окурки сигарет. Каждый, кто проходил мимо умирающего, становился его убийцей. Некоторые, особенно женщины, забрасывали на Дьявола цепкие взгляды. Высокий мужчина у стены казался им загадочным, демоничным, сексуальным и чертовски привлекательным. У них было ощущение, что он способен соблазнить любую. Их не смущал его пересохший, растрескавшийся до крови рот и острый взгляд убийцы. Они охотно облизали бы этот рот, умирающий от жажды на бледном, как пустыня, лице. Им было бы приятней помочь мужчине со взглядом убийцы, чем умирающему. А помогать умирающему было совсем неприятно. Лежащий на асфальте умирал. У этого человека было 3 985 убийц. 3 985 и еще одна. Девушка с неуверенными, мятущимися глазами уговаривала прохожих посетить церковное собрание. Она не смотрела на мужчину, который умирал у ее ног. А люди, не глядя, брали у нее бумажные прямоугольнички с адресом и выбрасывали их в ближайшую урну. Через два часа, раздав все пригласительные в рай, она облегченно вздохнула. В этот момент человек умер. Дьяволу захотелось спать. Раньше он презирал людей за их жалкие потребности: спать, есть, ходить к дантисту... Но теперь он завидовал им уже в том, что ровно треть своей жизни они проводили в состоянии беспамятства. Дьяволу хотелось забыться. Для этого нужно было убить кого-то и вселиться в его тело. Но убивать не хотелось. Ничего не хотелось. Хотелось спать. Хотелось покоя. Навсегда. Стоявший у стены человек с воспаленным ртом и растрескавшимся взглядом, медленно растаял в воздухе. Натягивая на себя валявшееся под ногами тело умершего мужчины, Дьявол невольно усмехнулся: «До чего я докатился? Веду себя, как бомж, который собирает пустые бутылки». Поднявшись с асфальта, он отряхнулся и огляделся вокруг. Как и следовало ожидать, его воскрешение не произвело на прохожих никакого впечатления. «Да, -- подумал он, -- Не удивительно, что Иисус давно уже не имеет тут успеха. Кого может позабавить трюк с воскрешением, если им все равно умер человек или нет». Он неприязненно поежился в новом теле, еще хранившем в себе остатки чужой боли. Тело было неуютным и тесным в плечах. Дьявол аккуратно натянул на свои руки кожу пальцев, завел остановившееся сердце и старательно очистил грязь с черного пальто. Душа покойного стояла рядом и ошарашено смотрела на него. -- Че вылупилась? -- огрызнулся он. -- В ад! На совести умершего было 3 986 предательств любимых, друзей, близких. И три смерти, которых он даже не заметил. Не родившийся ребенок его любовницы, сама любовница, умершая полгода спустя от заражения крови, полученного при неудачном аборте, и женщина 78 лет, которая попросила у него в магазине купить ей кусок хлеба. Он ответил, что принципиально не подает милостыню, и тут же забыл об этом. Он не помнил имя девушки, не ставшей матерью его ребенка. Он прожил жизнь, даже не заметив, что она состоит из поступков. Прожил, не живя. Его ад начался на асфальте Крещатика и не окончится уже никогда. Минута за минутой, век за веком душа его будет гнить в беспросветном мраке одиночества. Ему придется осознать, что такое гнить заживо и быть мертвым, будучи бессмертным. Его ад будет в точности таким, какой была его жизнь. Дьявол купил билет, сел в троллейбус и поехал в Лавру.
Спускаясь к нижним пещерам, он задрал голову и искупался в небесном взгляде Учителя, раскинувшемся над монастырем, над выгоревшими под летним солнцем кронами деревьев, над мутным лезвием Днепра, над городом, испражнявшимся равнодушием. Он подумал: «Я ничем не хуже». Издалека этот убаюканный небом город на левом берегу казался несуществующим. Несущественным, в сравнении с бесконечным небосклоном. Спускаясь к нижним пещерам, Дьявол мечтал, как он снимет дом с садом, неподалеку от Лавры. И будет спать в саду в гамаке, чтобы, проснувшись, не видеть ничего, кроме этого голубого, незамутненного миром взгляда. «Господи, нам обоим пора на пенсию. И твоя любовь, и моя ненависть стали одинаково бессильны. Мы оба уже ничего не можем изменить». Вместе с Дьяволом в церковь вошла девушка. По ее зажатому лицу, голым ногам и непокрытой голове с несвежей побелкой волос было понятно: она здесь впервые. Блондинка неуверенно подошла к прилавку, где продавались иконы и, протянув испуганную ладошку с тусклой мелочью, попросила у послушника свечечку. Она так и сказала «свечечку». Ее пальцы с неровными ногтями, покрытыми облезшим зеленым лаком, заметно дрожали. -- Ах ты убожище! -- взъерепенилась вдруг дебелая морщинистая баба, которая только что, любовно отсчитав деньги, купила себе самую толстую свечу. -- И не постеснялась прийти с голыми ногами в Храм Божий! Пошла отсюда! Блондинка сжалась и отступила на шаг, как уличная собачонка на которую ни за что, ни про что замахнулись палкой. Ее стоптанный каблучок уныло тюкнул о каменную плиту. Никто из прихожан не повернул головы в их сторону. -- Иди! Иди отсюда! Кому сказала! Это был уже крик. Баба угрожающе засопела, испуская пары праведной, благочестивой ненависти. Тяжелые щеки и подбородок, испещренные грязью серых морщин, надвигались на испуганную девушку с неумолимостью экскаватора. Грузная коричневая рука сжимала толстую свечу, словно милицейскую дубинку. Ей до смерти хотелось ударить по этому бледному, затравленному лицу с накрашенными губами и размозжить его в кровь. Ни отчаяние в затравленных, бездомных глазах блондинки, ни синяк на ее убогой, еще по-детски острой коленке не вызывали у старухи и тени сочувствия. Ей хотелось... (Дьявол так явственно почувствовал эту вонь, словно стоял посреди толпы, окружающей гильотину.) ...ее убить! Судьбы двух женщин предстали пред Дьяволом, как четко расчерченные карты дорог. Вот перекресток, а дальше их путь не долог. Старуха никогда не попадет в рай. И ее душу будут вечно гнать прочь, прочь, прочь в бесконечном мраке ада. А девушка никогда больше не придет в церковь. Сегодня вечером она опять напьется, завтра тоже, через три года спьяну попадет под машину. Все просто. Все скажут: «Сама виновата!..» Фактически они будут правы. Ибо люди не знают... Они знают, что им проще не знать об этом! ...что ни одно событие в этом мире никогда не объяснялось фактическими причинами. И ни один пешеход не попал под колеса только потому, что переходил дорогу на красный свет. «Тебе-то что? Уж если кто здесь и имеет полное право быть равнодушным, так это ты!» Дьявол отвернулся к стене. Там безмолвно страдала икона Божьей матери. Мария в одежде из золотой чеканки глядела на него так, словно собиралась заплакать, и младенец со старческим лицом тоже едва сдерживал слезы. Богу было все равно, какой длины юбка у блондинки, в какой цвет покрашены ее волосы и есть ли они вообще. Он глядел на нее с бессильной любовью широко открытым голубым небом. И для того, чтобы встретится с его взглядом, девушке достаточно было только выйти из церкви и поднять голову вверх. Но она этого не сделает. Она побредет сейчас домой, глядя себе под ноги, матерясь и проклиная ту минуту, когда ей пришла в голову мысль прийти сюда. И Бог ничего не сможет изменить. Потому что наделил всех своих ублюдков, включая эту старую суку, свободной волей -- правом собственноручно мостить себе ад. «Тебе-то что?! Ведь ты же знаешь, что разница между жизнью и смертью состоит лишь в том, что при жизни еще можно что-то изменить». Дьявол видел, как с живых людей сдирали кожу, разрезали их на куски, скрупулезно дробили им кость за костью, вливали в беспомощную, пронизанную, отчаянным страхом плоть расплавленный свинец. «Ну и что?» Он видел столько убитых и убийц и знал, что убийцы редко бывают хуже убитых. «Так откуда же во мне эта дешевая человеческая сентиментальность? Ведь я знаю, стоило бы немного изменить декорации, и блондинка прогнала бы старуху со своей территории пинками под зад. Так какая разница, что сейчас больно ей?» Икона укоризненно посмотрела на него. А небо -- он видел это из открытых дверей -- было таким же безмятежно голубым и недостижимым. Для него. Но не для них. И дело не в том, кому сейчас больно. Как бы ни изобретательны были люди в искусстве причинять друг другу боль, любая пытка на этой земле имеет конец. В то время, как ад -- бесконечен, из него нет возврата и все страдания там -- навсегда, навечно, без перерыва на обед. Там нет даже паузы между двумя ударами, когда палач вновь заносит над тобой руку. Там нельзя потерять сознание от боли. Там нет ни амнистий, ни смерти, которая может положить конец этой муке. Там только боль, беспросветная, беспредельная, каждому своя, без конца. И потому самое страшное... (Страшнее расплавленного свинца, которым заправляют сведенное судорогой, задыхающееся от нечеловеческой боли человеческое горло. Страшнее металлического хлыста, который за несколько часов пропарывает растерзанное тело насквозь. Страшнее асфальтного катка, который неумолимо спрессовывает обреченную плоть в слизкую кровавую лужу.) ...самое страшное, когда у тебя на глазах убивают этого чахлого, несчастного, атрофированного зародыша, именуемого душой. Зародыша, который первый и последний раз попытался открыть глаза. «Я делал это тысячи тысяч раз. А сейчас эта женщина убивает его у меня на глазах, в то время как я стою, опустив руки, с лицом плаксивого ангела-хранителя! Определенно, мир сошел с ума...» -- уныло подумал Дьявол. И вдруг ощутил внутри давно забытую боль бунта. Боль! Боль пробежала по его жилам подобно расплавленному свинцу, взорвала нутро. Каждый его зуб наполнился неутоленной жадной болью. «Больно! Как мне больно-о-о!!!» «В конце концов, -- мысленно взвизгнул он, -- какого дьявола эта старая карга будет вершить у меня под носом судьбы людей?! Только потому, что страдает адской гордыней? Так здесь есть некто, имеющий куда больше оснований на это чувство!» Сжимая в руках сломанную свечу, девушка уже шагнула к выходу. Но мужчина с острыми глазами загородил ей путь. -- Куда же вы? -- спросил он. Блондинка мутно посмотрела на него. Он мягко взял ее за локоть. Его взгляд сверкнул обнаженной сталью. И эта сталь была голодна. -- Вы пришли к Богу... (Икона Божьей матери удивленно открыла глаза...) -- К Богу, а не к этой старой суке, -- твердо сказал он, отчеканивая каждое слово. Стоявшие рядом люди испуганно покосились в их сторону. От неожиданности старуха подпрыгнула на месте: -- Да кто ты такой!?.. -- раскатисто выплюнула она. И вдруг вскрикнула и осеклась, порезавшись о его взгляд. Этот взгляд распарывал ей грудь, как скальпель. Придерживая девушку за локоть, мужчина в черном пальто вплотную подошел к ощерившейся бабке и глазами вдавил ее в стену. -- Вы пришли в дом Бога, -- спокойно продолжал он. -- А эта женщина совершила страшный поступок. Она пыталась прогнать из светлого дома Господа нашего заблудшую овцу, которая вернулась к своему Отцу... Отцу, который давно уже ждал свое бедное, бесприютное дитя, чтобы распахнуть для него любящие объятия... И теперь Бог покарает ее за это. (...Божья матерь открыла не только глаза, но и рот...) Старуха стояла, вжавшись в стену. Белая, как церковная стена, истерично прижимая руки к груди. Он безжалостно посмотрел ей в глаза. И в ее расширенных от страха зрачках отразился красный мрак ада. Не зажженная свеча упала на пол. -- Бог покарает ее за это! -- жестко повторил он. (...Младенец Христос напряженно смотрел на него исподлобья. И даже висевшая рядом отрубленная голова Иоанна Крестителя любопытно приоткрыла мертвые веки...) Старуха стала страхом. Огромным сгустком потного трясущегося страха, прижавшегося к выбеленной стене. Одним точным ударом Дьявол вонзил взгляд в сердцевину ее зрачков. Старая женщина закричала, как бесноватая и, вцепившись обломанными ногтями себе в горло, грузно рухнула на пол. Служба оборвалась, как лопнувшая струна. В нос ударил острый запах наэлектризованной тишины и паленого мяса. Дьявол молча добил свою жертву взглядом. Насмерть. -- Помните, Бог любит вас и никому не даст вас в обиду, -- сказал он блондинке. -- Пойдите, и поставьте ему за это вашу свечу. Девушка глядела на него. Ее невидящий взгляд вдруг распахнулся, словно двери тюрьмы. Дьявол чувствовал, как сейчас от его слов в этой затюканной, сжатой в бессильный кулачок душе загорается огонь. Видел, как озаряется изнутри ее серая кожа. Вокруг столпились люди. Улыбнувшись, он выпустил локоть девушки и повернулся к ним. Люди в ужасе таращились на лежавший у его ног, почерневший труп старухи. У этих людей не было лиц. От страха их черты побелели и лица превратились в бессмысленные белые пятна. -- Что случилось? -- отрывисто спросил худенький священник с невнятными бегающими яблоками глаз. Его взгляд трусливо старался оббежать острые глаза Дьявола. С их острия все еще капала кровь. -- Грешницу постигла божья кара, -- спокойно объяснил ему Дьявол. -- Что? -- испуганно переспросил священник. Он надеялся, что ослышался. Его личико с кислой бородкой, скукожилось от ужаса и стало похоже на плохо общипанную дохлую курицу. -- То есть, как это что?! -- тяжело ответил Дьявол. -- Как это что?! И хотя их отделяло не меньше трех метров, священник явственно почувствовал, как мужчина в черном пальто положил свою огромную руку ему на плечо. -- Грешницу постигла божья кара, -- повторил он. -- Вы что, не верите, что всех грешников настигает божья кара? В ответ священник только испуганно замотал головой и попятился назад, стараясь сбросить со своего плеча эту невыносимо тяжелую длань. «Я схожу с ума... Так не бывает!» -- обреченно подумал он, чувствуя, что водоворот невозможного затягивает его все глубже и глубже. -- Вы, служитель церкви, не верите, что грешников постигает божья кара!!! Голос дьявола неожиданно стал гулкий, как удар колокола. И каждое слово било пощечиной наотмашь. -- Вы, служитель церкви, не верите?! Это была угроза. Голос стал громогласным. Он заполнил собой все пространство маленькой церкви, подобно штормовой волне единым махом, накрывшей хрупкую шлюпку. Голос заливал уши, глаза, рот, проникал вовнутрь. А где-то там, под плитами каменного пола, раздался рев. Смертельный рев разъяренного зверя. -- ВЫ НЕ ВЕРИТЕ!!! -- Верю!!! -- истошно заорал священник. И, вонзив пальцы в серебряный крест на своей груди, заломил руки к небу и рухнул на колени. -- Господи, прости нас грешных! -- Господи, прости нас грешных! -- взвыли прихожане, грузно падая на пол. Их лбы глухо застучали об пол, как гнилые арбузы. Грянула оглушающая тишина. Стало так тихо, что Дьявол услышал дыхание своего Учителя. И шорох его теплой ласковой ладони, которой он погладил своих испуганных детей по их поникшим головам. И шепот... -- Он простит вас, -- с сожалением сказал Дьявол и отвернулся.
У него было чувство, будто он только что изнасиловал себя сам. Но почему-то стало легче. Выйдя на улицу, он зажмурился от слепящего света. Потом резко запрокинул подбородок вверх и открыл глаза. Учитель смотрел на него своим безоблачным синим взглядом и улыбался... ЕМУ?! «Я и не знал, что у тебя есть чувство юмора», -- буркнул Дьявол. И, помолчав, усмехнулся ему в ответ растрескавшимися побледневшими губами. «Еще немного, я не выдержу, и пойду в проповедники, -- сказал он. -- Похоже, я единственный на земле, кто все еще верит в Бога». «В конце концов, -- добавил он про себя, -- после выхода на пенсию, каждый заводит себе какое-нибудь наивное хобби».
Я уже говорила, как люблю Стивена Кинга? Если нет, то знайте, что в жанре ужасов для меня нет лучшего писателя и его имя - уже рекомендация к книге, солидная такая рекомендация.
Вот и эта повесть меня не разочаровала (спасибо kat_dallas за совет). Не скажу, что войдет в число любимых книг, обязательных к перечитыванию, но таких очень немного и ужастиков в их среде нет, поэтому с чистой совестью заявляю: вещь хорошая. Добротная, я бы сказала.
Сюжет банальным не назову, за что автору отдельная буська. В общем, если коротко, то это история о том, как юноше на пятнадцатилетие дарят фотокамеру, которая делает мгновенные снимки. Но - вот незадача - камера снимает вовсе не то, что должна бы. На каждой фотографии виден один и тот же пес возле забора из штакетника. Сначала снимки кажутся одинаковыми, однако потом становится заметно, что с каждым новым кадром собака движется, меняет позу, оборачивается к человеку, держащему камеру, пригибается, готовится к прыжку... Что будет, если собака прыгнет, юноше узнавать не хочется.
И о достоинствах книги, как водится. Во-первых, к сюжету не придерешься: он равномерно нагнетается, затягивает, закручивает и не отпускает до самого конца. Во-вторых, читается повесть очень легко, я за четыре часа проглотила ее полностью, ни разу не пришлось продираться через труднодоступные рассуждения или слабо воспринимаемые описания. В-третьих... а в-третьих и сказать-то нечего. Вещь хорошая, но из тех, которые не оставляют ни в уме, ни в сердце ничего, что стоило бы запомнить. Не последнюю роль в этом сыграла концовка из моей нелюбимой серии "Уже расслабился, сука! А это было только начало!"
Образец качественного ужастика, доставляющего удовольствие во время чтения. Великих идей и глобальных концепций можно не искать, но мы ведь не из-за них читаем ужастики, верно?
Впечатление первое, оно же главное: "ЫЫЫЫ!!! Агамемнон! "
Впечатление второе: эх, хороша книга, теперь придется еще с десяток перерыть, чтобы найти такую же достойную. В список любимых, от которых дух захватывает и которые хочется перечитывать снова и снова, скорее всего, не войдет, но рекомендую, однозначно рекомендую.
Помните, не так давно была высказана мысль, что произведения мировой классики остаются достаточно популярными из-за поднятых в них проблем и представленных образов. Но читать их подчас трудно и скучновато из-за старинной манеры изложения и подачи сюжета. Если бы, говорил уже не помню кто, переписать классические произведения с соблюдением современных канонов писательского ремесла, они стали бы весьма популярны на книжном рынке. Я подумала тогда, что идея и впрямь заманчивая вот бы кто "Потерянный Рай" переписал... Спустя некоторое время я нашла "Песнь о Трое", которая и представляет собой "Илиаду", пересказанную по современным правилам.
Я не буду говорить о сюжете, он всем известен (кому неизвестен, вбейте в поисковик "Троянская война, Илиада"). Расскажу о достоинствах книги.
читать дальшеа) то, на чем спотыкался глаз при прочтении гомеровской поэмы, сглажено и пересказано понятными словами;
б) автор не перевирает событий канона, однако некоторым из них придает другую окраску. Внешне мы видим все то, что нам известно из легенд, но подоплека у этого совершенно не такая, какую приводит Гомер. Ну, в частности раздор Ахилла и Агамемнона. В "Илиаде" два вождя ссорятся из-за женщины, отчего один отказывается участвовать в битве, подставляя огромное войско под удар из-за собственной гордыни. Разве могли Агамемнон и Ахилл, облеченные такой ответственностью и властью, поставить личные отношения, поставить собственную гордость выше жизней других людей, выше успеха кампании? Вот и я думаю, что нет. Но им нужно было выманить троянцев из крепости, за стенами которой те укрывались вот уже почти десять лет, а троянцы все не выходили, ибо царь их, Приам, страшился Ахилла и его мирмидонцев. Вот Одиссей и придумал пустить слух (который через лазутчиков долетел до Трои), что цари рассорились вдрызг из-за наложницы. И план этот должен был остаться тайной для всего войска. Ахилл и Агамемнон понимали, что потомки о них скажут и как их имена оплюют, - и пошли на это ради успеха дела.
— Значит, до самой могилы и после нее Ахилла будут считать себялюбивым бахвалом, раздутым от собственной важности, который позволил бесчисленным воинам сгинуть на потеху своей задетой гордыне.
— Да.
— Мне следовало бы перерезать тебе горло, ты, гнусный мошенник! Ты вверг меня в стыд и бесчестие, которые навеки запятнают мое имя. Когда в грядущих веках люди будут говорить об Ахилле, они скажут, что он пожертвовал всем ради своей задетой гордыни. Надеюсь, ты попадешь в Тартар!
— Обязательно попаду. — Он не был ни взволнован, ни задет. — Ты не первый меня проклинаешь и уж точно не последний. Но последствия того совета отразятся на всех нас, Ахилл. Возможно, никто никогда не узнает, как все было на самом деле, но все будут подозревать, что Одиссей приложил к этому руку. А как же Агамемнон? Если ты выглядишь жертвой самонадеянной гордости, кем выглядит он? Тебе, по крайней мере, причинили зло. Он же — тот, кто его причинил.
Я вдруг понял, насколько глуп был этот наш разговор, как мало для богов значат даже такие блестящие мужи, как Одиссей.
— Что ж, в этом есть справедливость. Мы заслужили, чтобы запятнать свое доброе имя. Чтобы отправиться в этот несчастный поход, мы безропотно принесли человеческую жертву. И это наша расплата. Именно поэтому я согласен продолжать эту сумасшедшую затею. Мне отказано в достижении моей самой заветной цели.
— Что это за цель?
— Остаться в сердцах мужей совершенным воином. Теперь это будет Гектор.
в) автор предоставляет возможность увидеть происходящие события глазами обеих сторон, глазами разных людей. Какие-то главы рассказывает Ахилл, какие-то - Агамемнон, какие-то - Одиссей, Диомед, Елена, Брисеида, Гектор, Приам - многообразие точек зрения и подходов к делу;
г) настолько живые и яркие картины рисовались перед глазами, что я с трудом возвращалась в окружающий мир после прочтения даже десяти электронных страниц.
В общем, я однозначно рекомендую эту книгу всем любителям истории вообще и троянского цикла в частности.